Звонков Андрей
рассказы


Негры
Про Скоропомощьной" сленг

Врач Марина Ивановна Захарова пришла на подстанцию три года назад. Всей своей внешностью: ростом, синими глазами, певучим грудным голосом и не меркнувшим румянцем напоминала она дымковскую игрушку. Пепельную косу Марина после окончания института укоротила до лопаток и заплетала ее аж от самого темечка.
С Женей Соболевой, которая всего месяц как распределилась на подстанцию, они составили удивительную бригаду. Каждый их приезд отмечался сакраментальным вопросом: “Вас специально подбирали таких красивых? Да?” Они поначалу смущались, а потом, принимали как должное и даже кокетничали.Женька, этакий курносый золотоволосый звоночек, ростом под метр шестьдесят, никогда не унывала. Со степенной и спокойной Мариной они быстро сдружились, особенно после их первого совместного дежурства. Сразу после стажировки на спецах, Женьку поставили в бригаду к доктору Захаровой, и вечером им дали вызов в гостиницу с поводом “боль в животе, теряет сознание”. Повод куда как серьезный! Поэтому, не мешкая, они выехали, и в гостинице Марина облегченно вздохнула, у мужичка оказалась прободная язва. Штука слава богу не смертельная, но очень неприятная. Главная неприятность заключалась в том, что нельзя обезболивать, а оставить так тоже жалко. Боль невероятная, как ножом в живот. Марина, не желая мучить больного, приказала Женьке быстро прислать водителя с носилками и найти еще двух “негров” в качестве рабсилы, чтобы донести до машины. .Женька сорвалась с места, проскочила по коридору, спустилась до первого этажа по лестнице, отмечая, что лестничные пролеты узкие и с носилками будет идти трудно, выбежала на улицу и передала водителю приказ Марины. А сама вернулась в холл к администратору:
- У вас негры есть?- спросила она серьезно.Администратор, немного удивившись, ответила:
- Да, в номерах 1156 и 1164 проживают два африканца- ученые, участники конгресса мелиораторов из Мали и Нигерии.
- А они понимают по русски?- притопывая от нетерпения , спросила Женька.
- Кажется, да, но у нас, на всякий случай, есть переводчик, - ответила администратор.
- Давайте, - сказала Женька, - важное дело!
Администратор вызвала переводчицу и они все вместе пошли в номера африканских мелиораторов. Зайдя сначала в один, а затем и в другой номер, Женька выпалила, что ей срочно нужны два негра! Переводчица, слегка смутившись, перевела:
- Врач говорит, что ей срочно нужны для помощи два африканца, не могли бы вы помочь?
Африканцы, обалдев от Женькиного напора и от самой Женьки, согласно закивали головами, они были готовы на все, и, затянув пояса банных халатов, потопали за ней, шлепая задниками. Марина, сидя в номере за столом, описывала карточку. Когда она подняла глаза, то увидела перед собой двух чернокожих и чуть не свалилась со стула. И без того большие глаза ее превратились в плошки.
- Кто это? - спросила она.
- Негры, - ни в чем не бывало ответила Женька, - я их нашла.
Мелиораторы влюбленными глазами глядели на обеих. Едва не упавшая вторично Марина, поднялась, и сказала:
- Ну пусть берут носилки и несут к машине.
Окончательно обалдевшая от такой наглости переводчица сообщила мелиораторам, что врач велит взять носилки с телом и нести за ней. Негры послушно ухватились за ручки носилок, водитель, стоявший рядом, даже не пошевелился, и понесли. Они не произнесли ни слова, а болеющему мужичку, как в последствии выяснилось тоже мелиоратору, было абсолютно до звезды, кто его несет. От боли и так чернело в глазах. В машине погрузив носилки, Марина и Женя хором сказали СЕНЬКЬЮ, на что мелиораторы ответили по-русски:
- “Не за что”, А один спросил у переводчика:
- А что случилось с академиком Нигматулиным? Ведь завтра у него четыре доклада на конгрессе?
- Заболел, - ответила переводчица.
Когда раф отъехал от гостиницы, водитель и Марина хором захохотали, водитель даже остановился. .Женька недоумевающе смотрела на них через переборку в салоне.
- Вы чего?
- Ну уделала, так уделала, - хохотал водитель.
- Вот это я понимаю.! Женька крутила головой.
- Да в чем дело? Что вы смеетесь? Я что-то не так сделала?
- Да нет, все нормально, - сквозь слезы отвечала Марина, - это я виновата! Женечка, на скоропомощном языке “негр” - означает просто мужчина для переноски носилок. Любой! Поняла? - и она опять захохотала.Женька смутилась, а потом тоже расхохоталась, у этих негров были такие странные лица, когда их привели в номер больного.Академик Нигматулин с носилок, кряхтя, подал голос:
- Вы мне-то хоть скажете, над чем так смеетесь? Даже вроде бы полегче стало!

Светит месяц, светит яркий Классическая байка про доктора с балалайкой

Начальник оперативного отдела Станции Скорой и неотложной помощи Москвы Романов Виктор Максимович, внутренне торжествуя от возможности получить двух работников в свой отдел в наказание на три месяца, а за такие шутки меньше он давать не собирался, поднял трубку и набрал номер зав...-й...подстанции.
- Это Романов.-На том конце провода, казалось, встали.- Мне нужны два ваших сотрудника: Врач Захарова и фельдшер Костин.Они сегодня работают?
- Да.
- Хорошо.Сейчас им дадут наряд сюда.
Романов позвонил по местному старшему диспетчеру и отдал распоряжение, положив трубку, еще раз перечитал жалобу.Маразм, конечно, но каких только маразмов не приходилось Виктору Максимовичу разбирать.Фантазия скоропомощников неистощима.
Ну, совсем не так давно вскрылось форменное безобразие токсикологов! Года не прошло, как создали токсикологическую бригаду.И, как все спецы, они выезжали на свои, специальные вызовы.Токсикологи лечили отравления.К счастью их было не много.А вот простых, рутинных, вызовов было значительно больше.И легко понять чувства диспетчера, когда задержки растут, на подстанции копятся необслуженные вызовы, линейные бригады словно негры на плантациях мотаются с адреса на адрес, а эти "белые люди" чаи гоняют! Диспетчер, наконец, получает разрешение послать токсикологов на "простой" вызов.Те, разумеется, возмущаются.Но ругаться и махать руками бессмысленно, поэтому они разработали целый сценарий протеста.
Врач - мужчина под шестьдесят, внезапно глох, Высокий белобрысый фельдшер надевал черные круглые очки в металлической оправе и шел, держа руку на плече врача, а третий член бригады маленький ассириец с лицом "кавказской национальности" забывал русский язык, несмотря на то, что никаких других никогда не знал.На все обращения он произносил непонятное слова "ара".
На вызов, где маялся в ожидании укола больной, и где кроме медсестры, для этого незамысловатого действа, никого не ждали, они входили так: впереди шел глухой доктор с фонендоскопом, вставленным в уши, за его спиной, держась за плечо и, задрав морду к небу шел в "слепых" очках белобрысый фельдшер, а за ним, держа ящик, с непроницаемым кавказским лицом фельдшер-ассириец.Позвонив в дверь, бригада не отвечала на запросы типа: " Кто там?" и продолжала нажимать на кнопку, пока дверь не открывалась.Увидев, лица родственников, врач радостно объявлял:
- Скорая! -и проходил в комнату.
Там они располагались.Врач распрашивал больного и родственников поднося им ко рту фонендоскоп ""говорите громче!", а белобрысый "слепой" наощупь отпирал ящик.Закончив осмотр, врач громко отдавал распоряжения, какие лекарства надо ввести.Слепой также наощупь извлекал из кассеты ампулы, пальцами "читая" названия и передавал их "кавказскому лицу", тот набирал все в шприц, и дав его в руки "слепому" вел того к больному или больной.Там, белобрысый "нащупывал" подходящее местечко и мастерски делал инъекцию.После этого, минут десять, пока описывалась карточка, родственники приходили в себя и задавали вопрос:
- Как же вы работаете?
- Так и работаем, - отвечал "слепой", - народу ведь не хватает.
Уезжая, бригада непременно увозила какой-либо презент.Но всему приходит конец. На Скорую пришел "сигнал", даже не жалоба, а жалость, потому, что возмущенные пациенты спрашивали: "почему на скорой заставляют работать инвалидов?".Ну, вобщем, дело вскрылось и вся бригада громыхнула в наказание на месяц на минимальный оклад.
Вот и теперь, пришла жалоба-сигнал на Марину Захарову и Сашку Костина.Романов заводился, ну сейчас мы разберемся, что это за художественная самодеятельность завелась на скорой?
В дверь постучали, и в маленький кабинет начальника оперотдела вошли Врач Захарова и фельдшер Костин.
Романов сурово глядел на них, и просветленное невинностью младенца лицо Сашки Костина вызывало невольное раздражение.
-Читайте, - сказал он и протянул Марине Захаровой клетчатый листок из школьной тетради.
Костин перегнулся через ее плечо и засопел, тоже читая.
«Главному врачу Скорой помощи....
Пишет Вам инвалид Великой Отечественной Войны 1-й группы, кавалер орденов Красной звезды, Славы 3-й степени и Отечественной Войны 3-й степени.Я, участник Финской войны, Отечественной и Войны в Манчжурии, трижды контужен, имею два осколочных ранения в ноги и в голову.
У меня часто повышается давления и мне надо делать уколы магнезии.Я каждый день вызываю Скорую помощь, чтобы мне кололи уколы.
.....числа сего года я, как обычно, вызвал Скорую, чтобы сделали укол.Ко мне приехала бригада в составе врача Захаровой М.И.и фельдшера Костина А.В.вызов №....Бригада приехала быстро, тут мне их винить не в чем, но вместо укола, фельдшер Костин достал из медицинского ящика балалайку и заиграл "Светит месяц..." и «Комаринского» , а врач Захарова стала плясать и петь.Когда они спели песню, фельдшер убрал балайку обратно в ящик.И они уехали.Правда перед отъездом врач померила мне давление и оно оказалось нормальным.
Мне непонятно, что это за новый метод лечения? А то на следующий день приехала другая бригада и просто сделала укол.
Ветеран 3-х войн .................»
Романов в упор смотрел на Захарову.Марина отложила листок и подняла ясные глаза на начальника оперативного отдела.
- Ну и как это было? - спросил Виктор Максимович.
- Что было? - спросила Марина.
- Песни и пляски.В каком же это институте обучают так лечить инвалидов?
- Какая балайка в нашем ящике, Виктор Максимович? - возмутился Костин.- туда поллитру-то всунуть некуда, а вы - балалайку!!!
- Вы же сами видите, он так прямо и пишет - трижды контуженый.- добавила тихо Марина Захарова.- Да я и плясать-то не умею.
Романов озадаченно уставился на жалобу.Такого поворота он не ожидал.Он мысленно представил себе настоящую балалайку и также мысленно попытался всунуть ее в забитый ампулами, шприцами и бинтами мед.ящик.Ничего не получалось.А ведь в жалобе русским языком было написано, что фельдшер достал балалайку из Ящика и УБРАЛ ее в Ящик.Романов верил жалобе, потому что ему очень хотелось в нее верить и засадить этих обормотов на три месяца на минимальный оклад в оперативном отделе, но больше он верил и здравому смыслу, который кричал, НИКАКАЯ БАЛАЛАЙКА В ЯЩИК НЕ ВЛЕЗЕТ!!! А значит, все, что написано в жалобе - бред контуженого инвалида.
-Пишите объяснительную, - сказал начальник оперотдела и сунул каждому бумагу.
Через пять минут он получил две объяснительные.Свою вину бригада начисто отрицала, основывая сказанным.
Романов крякнул и, наливаясь помидорным соком от ощущения собственной глупости, написал в углу: «Жалоба необоснована» и подписался.
- Идите!
Марина и Сашка поднялись и вышли, притворив за собой дверь.Стоя у лифта, Марина сжимала губы, чтобы не рассмеяться, а Костин тихонько толкнув ее плечом в плечо, прошипел в ухо:
- Я ж говорил, что сувенирная в ящике поместится!

Стойкий оловянный солдатик Про особенности применения аминазина

Кто не страдал бессонницей хотя бы одну ночь, тот не поймет.Им не дано осознать счастья покоя, когда не вздрагиваешь, выходя из забытья от одинокого взлая собаки двумя этажами выше, от гомона воробьев солнечным утром, не испытываешь дикой неуправляемой ненависти к соседям, шумно выходящим из своей квартиры, когда вроде только-только провалился в сладкое небытие.Сердце выпрыгивает из груди, сна нет ни грамма, но глаз открыть невозможно из-за свинцовой тяжести век.И лежишь и ждешь покоя. Работник Скорой - человек особый.А правильнее сказать это особая порода людей - скоропомощьники! Кто бы ни был, врач, фельдшер или акушерка.Динамика движения завораживает, 14-16-24 часа пролетают мимо глаз и только к концу смены начинаешь ощущать усталость и переполненность кишечника и боль в ногах с которых все эти часы не снимал обуви.Да что рассказывать, кто испытывал это - тот поймет, а кто не испытывал, тому и понимать не надо.
История, кторую я расскажу, может показаться смешной или грустной, ибо в ней, как в жизни все в перемешку.А я не берусь ни оправдывать ни обвинять, ибо сказано: Не судите...

Приходящим, после окончания училища, фельдшерам положено один месяц проходить стажировку вторым номером.И, хотя, по инструкциям положено месяц этот работать на спецбригаде или на линейной но с врачом, тем не менее инструкции писаны для идеальных условий.А наша жизнь весьма далека от идеала.Поэтому молодые 19-20 летние девушки и парни откатав месяц в компании с такими же молодыми, ну может на год-два старше фельдшерами, и, набравшись ума-разума, выходят в одиночное плаванье.
В тот год среди девяти новеньких пришел на нашу подстанцию и парень по имени Леша Лыков.Не смотря на несуразный внешний вид а был он невысокого роста, пухл, косоглаз и шепеляв.Невнятная речь его приводила собеседника к мысли о болезни Дауна или в лучшем случае крепком похмелье.Но несмотря на все внешние пороки оказался парнем неглупым и честным.Училище он окончил с красным дипломом и уже осенью этого года, ушел со скорой, поступив в институт.К дефектам своим относился с юмором и говаривал, что после ста граммов речь его становится ясной как никогда.
Однако я должен немного отвлечься:
В тот год на наши бригады вместо привычных двухкубовых ампул аминазина выдали огромные, применяемые исключительно в жесткой психиатрии пятикубовые.Каждого новобранца обязательно инструктируют, что аминазин не вода и применять его надо в редких случаях и аккуратно.Но несмотря на все предостережения аминозиновая река нимало не уступала потоку магнезии текущему в ягодицы страдающих гипертонией бабушек и дедушек.По широкому мнению АМИНАЗИН - универсальный препарат, Он тебе и успокаивающий, и давление снижает.И действует больше суток.Ну чем не прелесть?
-Леша, - говорили мы, старые, опытные, проработавшие два-три года специалисты, - аминазин - хорошая вещь, просто незаменимая, но никогда не делай его старикам!
- А почему?- спрашивал любознательный Леша.
- А потому, Леша, что у стариков сосуды каменные пока лежит старик давление нормальное, а как встанет, если сделаешь такому аминазин, давление снизится, а старик пойдет в туалет и сознание уронит, сломает себе руку или ногу или шею свернет.А оно тебе надо?
- Нет, - отвечал Леша, - не надо.
- Вот и не делай.
Но однажды Леша нарушил наши заветы, но сделал это честно и откровенно.Не скрывая.Одного не учел честный Леша, что он мог бы ввести этой бабушке и поменьше аминазину.Во тут он промахнулся.Ввел он всю пятикубовую ампулу, бабушке страдающей четырех или пяти дневной бессонницей, предварительно разобрав невероятную гору пустых ампул из-под снотворных средств, что оставили бригады скорой за пять дней и ночей.Единственного препарата не обнаружил Леша - аминазина.Тут-то он и решился нарушить нашу заповедь.Как говориться - последнее средство.Сидя за столом и глядя одним глазом в карточку а другим на старушку, он заполнил карточку, честно и откровенно описав мучения бабушки, объективно оценив ее состояние и утвердительно подведя читающего к необходимости применения крайних мер.В конце текста он написал, что ввел несчастной старушке все пять кубов.Он проконтролировал давление и убедившись, что оно снизилось не сильно, предупредил бабушку и родню, а надо сказать, родни там было много и она мучилась вместе с бабушкой, что если несчастной старушке потребуется в туалет, то держать ее надо с двух сторон, а лучше подать судно или что-нибудь вроде....Родня умиляясь вниманию и Лешиным речам, согласно кивала и в счастливом замирании наблюдала, как у бабушки смыкаются веки и она начинает тихо посапывать.
Все это происходило где-то между восемью и девятью часами вечера, время как раз, что-бы скатать еще на один вызовочек и вернуться на подстанцию к десяти.В десять Леша сдал бригаду, расписался везде, где положено, выписал все рецепты и сдал оформленные карточки.В десять пятнадцать попутная бригада подкинула его к платформе электрички и он укатил в свою Опалиху, отдыхать, чтобы через сутки снова прийти на работу.
Вот тут все и началось.
В одинадцать с дневной бригады, слезает доктор Нина Ивановна Конобеева, слезает в прямом смысле и садится в диспетчерской в качестве старшего врача смены на всю ночь.Нина Ивановна проверяла карточки, а Лешины лежали в самом низу большой кошелки.Само собой, что Конобеева не сразу приступила к своим обязанностям, сперва она попила чаю, посмотрела новости по телевизору, а только без пятнадцати двенадцать она начала перебирать карточки.В половине первого она натыкается на Лешину карточку и волосы ее встают дыбом.Сначала она судорожно схватилась за телефонную трубку, чтобы позвонить Леше, но ее огорошили, сказав, что у Леши нет телефона., Затем она позвонила на вызов и, когда сонные голоса родни прорезались в трубке, попросила зайти в комнату к бабушке и поглядет как там она? Родня в упор стпросила зачем? Бабушка спит, большое спасибо Леше.Конобеева настаивала, но не хотела возбуждать лишних подозрений.Она уговаривала их, что Леша еще молодой, неопытный, и вообще...правда ли что лекарство действует? А то вон сколько раз скорая приезжала...Родня, страдая от дикого желания спать, раздраженно сказала, что лекарство отлично действует, бабушка спит, все в порядке! И повесила трубку.
Черные мысли посетили Нину Ивановну.Она пыталась отмести их, но мысли были упорны.А не вступили ли коварные родственники, с целью получения жилплощади или еще чего, в сговор с доверчивым Лешей? Около двух часов ночи Конобеева решилась и, применив данную ей власть, взяла вызов-актив, но не поехала сама, а послала врачебную бригаду Марины Захаровой в которой фельдшером был Ваш покорный слуга.
В начале третьего мы подошли к двери мечтающей о покое семьи и на вопрос - кто? Сказали не замысловато: Скорая! Дверь распахнулась и нам предстала родня в количестве двух человек в трусах и накинутом поверх ночнушки халате.Родня зевая и тря глаза, осведомилась шепотом:
- В чем дело?
Я, развигая родню ящиком, проник в коридор, отвоевав полтора метра территории, Марина последовала за мной.Родня уступила, но дальше не сдала ни пяди.
- Нам надо осмотреть бабушку, - шепотом сказала Марина.
- Она спит, - так же шепотом ответила родня, - она пять суток не спала.Ну не мучайте ее!
- Ну мы только давление померить зайдем.
- Вы ее разбудите, она ведь недавно уснула.Да и нормальное у нее было давление.
- Понимаете, молодой доктор сделал бабушке очень сильное лекарство, - шипела Марина, а я делал убедительное лицо, - и мы должны проверить, как она себя чувствует.
- А слабые лекарства ее не берут! - шипела родня, - мы пять дней вызывали, и ничего ей не помогало!!!
- Ну пустите! - Марина попыталась пробиться к охраняемой двери, но мужская половина родни оттеснила ее.
- Не надо!
Я пошел помогать Марине.На меня насела женская половина.Мы сопели и топтались у двери в комнату со спящей бабушкой, когда оттуда раздался ясный скрипучий голос:
- ЧТО ВЫ ТАМ РАЗОРАЛИСЬ? Я ВСЕ РАВНО, НЕ СПЛЮ!!!

Матюхин Про неуважающего фельдшеров доктора

Маленький доктор Матюхин, был не плохим доктором - докторишкой или докторенком. Он был просто маленького роста. Ну не вырос. Что теперь поделаешь? И по причине, а может быть, и вследствие этого, он был ужасно амбициозен. Самомнения и спеси было, как сейчас говорят, не меряно. Кроме всего этого, он еще был немножко болен... Ну не совсем на голову, но и не без того... Есть такая болезнь - невроз. У каждого она проявляется по-разному... Кто заикается, кто стеснительный, кто мочится по ночам, а доктор Матюхин страдал двигательным неврозом. Как определил однажды старший фельдшер - шило в заднице!

Работал Матюхин азартно, на вызове лечил старательно, и даже несколько агрессивно! Спорить с собой он не позволял никому! Да какое там - спорить? Спросить о чем-нибудь и то - преступление. Я врач! А Вы кто? или Вы что, хотите меня дураком выставить? ваше дело (далее на выбор): - молчать и делать, что скажу! - болеть и не возражать! - носите ящик и молчите! Но чаще всего от него доносилось: Я вам доктор или кто? - Я врач, а вы фельдшер, делайте что скажу!

Кроме всего этого, он строго придерживался инструкции. Если работал не один, фельдшер нес алюминиевый восьми-килограммовый ящик, даже если фельдшером была девушка. Понятия галантности для Матюхина не существовало!

И вот однажды летом старший фельдшер (старший над фельдшерами) решил по-своему наказать -Купцова и Короедова. Двухметровые ребята, которых звали не иначе как двое из ларца, и в самом деле напоминали мультяшных близнецов, приняли суточную бригаду, радуясь перспективе поработать на пару, обкатать районные квасные бочки, потискать в перерывах фельдшериц... они не ожидали, что третьим у них станет ... доктор Матюхин!

Дружно вломились они в кабинет старшего фельдшера и, чуть не падая на колени, запричитали:"- За что, Иван Афанасьевич?" "-А вот за то, за то и за это!" - ответил старший фельдшер. "-А мы больше не будем! - клялись двое из ларца, - Только уберите Матюхина!" "-Поздно, - сказал старший фельдшер, - сегодня отработаете. Что б впредь знали, как дисциплину безобразничать, а потом видно будет!" Убитые горем фельдшера поплелись работать.

Весь день они молча выполняли Матюхинские Замесить и нарубить!, и лишь только кто-нибудь из них открывал только рот, раздавалось: "- Я вам доктор, или кто? Это я врач, а вы - фельдшера! Делайте, как я сказал!"

Матюхин сиял, он упивался властью над этими лбами, он видел, что он самый умный, самый сообразительный и находчивый... Что, если бы не он, сами они никогда ни с чем бы не справились... Иногда, в глазах то Купцова, то Короедова появлялось нечто вроде неудержимого желания жахнуть Матюхина ящиком по черепу, но второй во время удерживал друга от необратимых действий, говоря: "-до утра потерпим, а там, пошел он в...." Иногда, правда, их разбирало. В обед, травя анекдоты в диспетчерской, их застал Матюхин: "-Надо мной смеетесь?" - в лоб спросил он. "-Никак нет, хором ответили двое из ларца, - Мы гордимся честью, что работаем с вами!" Матюхин смутился. Он вышел из диспетчерской, и во время, потому, что диспетчера дружно захохотали. А потом, Матюхин, встретив Короедова в коридоре подстанции, тыкая его пальцем в грудь, и, пытаясь открутить пуговицу на халате, спросил: "-Вы, что, серьезно - гордитесь?" "-Совершенно серьезно, - ответил Короедов, отдавая пуговицу - Вами нельзя не гордиться, Сергей Александрович!"

Нащупав повышенную чувствительность к лести, двое из ларца и дальше бы смогли навести более-менее нормальные отношения, если бы Купцов вечером не закрепил у входа во врачебную комнату картонку с вензелями и надписью: ЗДЕСЬ ОТДЫХАЕТ МАТЮХИН С. А.. Этого Матюхин уже простить не мог. Никакие уверения в гордости и уважении больше не действовали. Матюхин гонял фельдшеров, как сидоровых коз, он нарочно госпитализировал всех больных по инструкции на носилках, он заставлял двух из ларца носить дыхательную аппаратуру на каждый вызов на всякий случай, особенно если вызов был на пятый этаж пятиэтажки. Сам он налегке взлетал по лестнице, и сверху, скребя голову и пританцовывая, поторапливал навьюченных словно верблюды фельдшеров "-Скорее! Скорее! Не задерживайте вызов!"

Ребята закипали. "- И эта падла... - говорил один другому на ухо... - Да я его... - Терпи, - отвечал другой, - до утра, а там разбежимся и, в гробу мы его видали!"

В четыре утра, пришел вызов - белая горячка с большущим знаком вопроса. Оно, может, кому-нибудь и покажется странным, но если звонят на 03, то и выезжает обычная бригада скорой, а потом уже на себя вызывает психиатров. Диспетчер, не долго думая, поднимает бригаду Матюхина.

На вызове перепуганная женщина и небритый мужик, гонявшийся за ней с ножкой от стола. К приезду скорой, мужик успокоился и принялся доставать изо рта что-то длинное, похожее на проволоку, сам себе, задавая вопросы и отвечая на них. Не долго думая, Матюхин, почесался, дернул плечом, шумно выдохнул через нос и тоже залез в рот, вспомнив, что еще с ужина между зубами застрял рубленый бифштекс. Мужик в горячке почуял в докторе своего и доверительно спросил:

- Ты их тоже видишь?

- Кого? - спросил Матюхин, пока двое из ларца примеривались, как мужика вязать.

- Червяков, - ответил мужик, доставая очередного изо рта.

- Конечно, вижу.

Женщина с ужасом смотрела на шмыгающего Матюхина, сопоставляя его с мужем.

Матюхин крепко почесал голову, подошел к трехногому столу, стукнул кулаком и сказал:

- Надо ехать в больницу.

Мужик согласно покивал: надо, надо. И без всяких уговоров, побрел к машине, по пути смахивая с себя тараканов и отплевываясь червяками. Там Матюхин усадил больного в салон Рафика, туда же сели двое из ларца, а сам устроился рядом с водителем, показывать дорогу в психоприемник на Потешной улице. Садясь, он дал указание фельдшерам:

- Сопроводительный лист оформите!

Сопроводиловки, которые в те времена валялись везде и в кухне вместо подкладки под горячий чайник, и в туалете, и в водительской для записи счета при игре в домино, словом самая распространенная бумажка, лежали во всех карманах..

Замесить и нарубить! Ну они и замесили. Один из них написал одну на больного, а другой - вторую на доктора, в примечании которой добавил, самовольно сел в машину, выдает себя за врача.

В приемное отделение Матюхин вбежал, потрогал журналы, несколько раз хлопнул дверью и налетел на дежурную медсестру:

- Где врач? Мы больного привезли.

Купцов с Короедовым, придерживая под руки мужика в горячке, положили обе сопроводиловки на стол, а Матюхин помчался по коридору выкрикивая - Где врач?

Наконец нашелся одуревший от бессонной ночи, сверкающий исцарапанной лысиной и добролюбовскими очками в железной оправе, психиатр. Он подошел к столу, наткнулся на две сопроводиловки, взял верхнюю, прочитал и спросил, зевая:

- Матюхин кто? - он вопрошающе поглядел на двух из ларца.

Влетевший в смотровой кабинет следом за психиатром и успевший проверить все комнаты, Матюхин плечом саданул шкаф и, нанося по дверце удар кулаком, сказал:

- Я!

- И давно он с вами? - спросил психиатр, обращаясь к стоящим фельдшерам.

-- С утра. -- Ладно, пока оформим, утром разберемся. Матюхин, не придавший значения этому диалогу, поскреб затылок, а потом, испытывая невыразимое желание обратить на себя внимание, тыкая пальцем в грудь психиатра, сказал:

- Мы больного привезли. Белая горячка. - Матюхин попытался и психиатра лишить пуговицы на халате, но тот вырвался. и, держа его сопроводиловку в руках, вышел.

Спустя пару минут, в смотровую, хрустя суставами и разминая пальцы, вошли два брата - санитара, которые тоже спросили:

- Кто Матюхин?

- Я - Матюхин.

- Пошли.

- Пошли, - согласился Матюхин. Но на всякий случай добавил, - Я - врач!

- Мы знаем, - ответили браты, и доктор, успокоившись, пошел с ними. По дороге он подозрительно дергал плечом, зачем-то расправлял плечи, взмахивая руками, и в конце концов, санитары перехватили парящие в воздухе верхние конечности и завернули их за спину.

Они ловко вытряхнули Матюхина из одежды, оставив в одних трусах, Э! Что вы делаете? Я врач! Делаем, что приказано, - ответили браты, - доктор приказал! Потом также ловко напялили на него синюю байковую пижамку без карманов и воротника, и завели в отделение, где в палатах без дверей с решетками на окнах обреталось еще с полсотни больных.

Вот тут Матюхин понял, что попал. Он рванулся к двери, но не тут-то было. Открывалась она только специальным ключом. Доктор поскребся, поорал, что он - врач! Ему ответили, что это всем известно и, в конце концов, когда ему, прижатому к кровати коленом, впрыснули в ягодицу аминазин, он успокоился.

А двое из ларца тем временем сдали мужика в горячке, спокойно доработали смену и с чувством выполненного долга завернули до ближайшей пивной.

Доктора Матюхина хватились только через два дня, когда он не вышел на работу. Дома его тоже не было. А на вопрос, - где он может быть? Короедов, задумчиво глядя на Купцова, сказал,

- может, в психушке?

Обалдевший от такой наглости, и к счастью воспринявший реплику Короедова всерьез, старший фельдшер стал обзванивать психбольницы и, в самом деле, нашел Матюхина в больнице Ганнушкина. Он бы на этом успокоился, если бы Короедов не добавил, уходя:

-Значит, где оставили, там и лежит?

Язык мой - враг мой, гласит народная мудрость. Но было поздно.

- То есть как это где оставили?

И тут Короедов, рассчитывая на понимание, сознался, что они уложили Матюхина в психушку. Случайно, пошутили. Написали сопроводиловку, а психиатр и в самом деле решил Матюхина лечить! Ну не будут же они с доктором спорить? Все-таки он врач, а они - фельдшера!

Зав. подстанцией помчался в больницу выручать доктора. Перепуганный психиатр, понявший, как его подставили, уперся. Матюхин - болен! Он неадекватно себя ведет, кричит, пытается ломать мебель, и главное - чешется! Зав убеждал, что невроз, которым страдал Матюхин не психоз, в психиатрическом стационаре не лечится. И, в конце концов, отстоял. Психиатр выписывая Матюхина под расписку зава, напутствовал, давая рекомендации. Вялого, сонного Матюхина, с насыщенной аминазином задницей отвезли домой отсыпаться.

Зав вернулся на подстанцию разбираться с хулиганами. Однако, рука не поднималась написать заявление в милицию. Да и юрист по телефону объяснил, что заявление подать может только пострадавший, а он сейчас никакой, отлеживается дома. В общем, по началу обошлись словесной выволочкой в кабинете зава, где двое из ларца, ковыряя пол ботинком, смущенно улыбались. Короедов, сказал: "- ну мы же только предположили, что он нездоров, а психиатр подтвердил."

Аминазин действует долго. Это все знают. Матюхин, никогда не испытывавший на себе столь чудесного препарата, вышел на дежурство другим человеком. Он подолгу разглядывал график, не менее долго он читал карточку, пытаясь осмыслить повод к вызову, и на робкое предложение фельдшерицы, сделать больному укол обрадовался:"- Вы думаете? Ну сделайте, конечно!" Недели за две Матюхин наконец превратился обратно в самого себя... он снова начал бегать по подстанции, чесаться и подпрыгивать сидя на стуле... О том, что надо бы написать заявление в милицию он забыл, а зав напоминать не стал... Зачем? Ведь ребята оказались не так уж и не правы! И если кто-нибудь в присутствии Матюхина начинал травить о психушке, не имея ввиду его, а вообще... Сергей Александрович становился молчаливым и задумчивым.

Крепись, дед! Как стажер помог вылечить дедушку.

Июль. Жара. На втором этаже подстанции в большом холле все кресла заняты студентками мед училища. Они как цыплята во дворе рассыпались группками по большому залу, в ожидании распределения по бригадам, и негромко чирикали. Начиналась летняя месячная практика перед последним курсом. Матерые опытные фельдшера и врачи, кто разглядывал, не смущаясь, кто делал вид, что не замечает их, занимались своими делами.

Фельдшеру Дорофееву в диспетчерской сказали:

-- Стажерок видел? -- Ну... -- Бери любую и проваливай на вызов. -- Можно выбирать? -- Попробуй. Володя вышел в холл, и надеясь на свою неотразимость, провозгласил:

-- Кто со мной? Девочки переглянулись, хихикнули, пожали плечами и зашептались. Дорофеев ждал одну минуту, затем подошел к первой, ближайшей девушке, наклонившись, спросил:

-- Колоть умеешь? Та, распахнула глазищи, и, краснея, сказала тихо:

-- Умею. -- Поехали. В машине, перегнувшись через переборку в салон, сказал:

-- Знакомимся. Меня зовут Володя, водителя Сергей Иванович. Стажерка так же тихо и скромно ответила:

-- Таня. С девяти утра они хорошо поработали, время летело незаметно. Катались с вызова на вызов, выяснилось, что Таня колоть-то умеет, но опыта маловато. А внутривенно еще ни разу не пробовала. Дорофеев ругался на нее довольно деликатно, повторяя, что вся сила фельдшера в руках. В смысле - в умении работать руками. А без тренировки ее не прибудет. Перед обедом они повезли женщину в больницу, и оттуда Дорофеев не отзваниваясь диспетчеру, решил - едем в "Ласточку". Пообедаем, потом возьмем обед на подстанции и устроим двадцатиминутную сиесту.

Тане было все интересно.

В "Ласточке" очередь. Дорофеев, сделав морду топором, сказал:

-- Все в кильватер, в смысле, сзади держитесь, за мной. - И попер без очереди, время от времени, вскрикивая трубно, - Скорая! Пропустите! Накрыли на стол. Дорофеев загреб ложкой супу с фрикадельками и, предвкушая, поглядывал на пару золотистых чебуреков. Таня хлебнула ложечку из тарелки, и отставила.

-- Володя, мне кажется, он прокисший. Дорофеев, подгребая со дна тарелки последние капли, ответил:

-- Поздно. Если прихватит, заедем в аптеку за энтеросептолом. - Он принялся за чебуреки, оторвался на секунду, сказал: - Ешь. Времени в обрез. Водитель, сидевший над горкой чебуреков, приканчивал четвертого, поступил наиболее мудро, супа решил не брать совсем.

Дорофеев промокнул салфеткой губы и пальцы и, пока, Таня доедала чебурек, пошел в администраторскую отзваниваться, будто они все еще в больнице. Выйдя, объявил радостно:

-- На подстанцию. Обедать! Танечка делилась с подругами первым выездным днем. Они все уже успели покататься и наперебой рассказывали, кто что видел и чему сумел научиться.

Ровно через двадцать минут, диспетчер объявила их бригаде вызов. Дорофеев, разглядывал карточку, "мужчина 68 плохо с сердцем". В машине он тревожно пощупал свой живот. Там начиналась революция. Проклятый супчик и вечный "авось" наложили свое резюме. Володя беспокойно, обернулся назад в салон.

-- Похоже, ты права. Супчик был кислый. Водитель, усмехаясь, спросил: -- Так куда сейчас, на вызов или в аптеку? Спазм скрутил Дорофеева, он кисло улыбнулся, ответил:

-- Нет уж. Давай на вызов. Может, пронесет... Водитель расхохотался.

-- Это точно! Пронесет! Ты готовься. А то, давай в хозяйственный заскочим за туалетной бумагой? Нам по пути. -- Не надо. Двигай по адресу. Боль в животе в очередной раз прихватила Дорофеева на лестнице. Он скорчился и присел у перил. Таня, видя его муки, тревожно спросила:

-- Так больно? Что же делать? -- Ни-че-го, - простонал Володя. - Идем на вызов. Дверь им открыла пожилая женщина, Дорофеев рванулся к туалету, на ходу бросил Тане,

-- Посмотри больного, давление померь. Таня через минуту скреблась под дверью туалета.

-- Володя, давление 250 на 130. Он хрипит. Ответом сначала был стон, затем слабое:

-В легких что?

-- Хрипы, кажется, влажные. - Голосок у Тани дрожал. - Это отек легких, да? -- Да. - Пауза. Потом, - Значит так. Посади его. Открой окно, дай ему граммов пятьдесят водки. Есть у них водка? И сделай внутривенно три ампулы лазикса. -- Я не умею внутривенно. -- Ладно, я сейчас выйду, сам сделаю. Ноги ему в таз с горячей водой опусти, и жгуты на бедра. Только не очень туго. Таня убежала. Через пять минут, когда Дорофеев, сидел скорчившись, прибежала опять.

-- Водки у них нет. А все остальное я сделала, а жгуты из чего? У нас только один. -- Черт! - Дорофеев, складывал оторванный лист бумаги в пачечку. - Плесни спирту в рот, кубика два. Жгут из колготок. Если у них нет, пожертвуй свои. И набери лазикс. Я уже иду. Татьяна покраснела. Вот еще, свои! Дедушкина бабушка нашла старые капроновые чулки. Таня, как их учили на терапии, выслушала легкие, хрипов стало меньше. Дед из сине-фиолетового начал розоветь. От тазика с ногами поднимался пар. Дед, дыша, исторгал спиртовой перегар. Танечка, подумала и, пошла советоваться.

- Володя, а можно я ему клофелину дам?

- Его собственный?

- Да.

- Можно, дай. - топ, топ, топ... Танечка побежала исполнять.

В комнату следом, шатаясь, вошел Дорофеев, припал плечом к косяку.

-- Ну, как он? - увидев, что Татьяна меряет давление. -- Давление сто восемьдесят на сто. Хрипов меньше. -- Мочегонное сделала? - Дорофеев, зеленея лицом, снова повернулся в сторону туалета. -- Нет еще. Ты ж сказал, что сам сделаешь. -- Набери в шприц, я сейчас. -- Я уже набрала. -- Ну и сделай, куда хочешь, хоть в рот вылей. Под языком всасывается быстро. Дедушка, глядя в спину Дорофеева, прошамкал:

-- Доктор, а вы что же? -- Крепись, дед! На студентах вся медицина держится. Кому еще работать, как не им? - хлопнула дверь туалета. Выйдя из туалета, Дорофеев, позвонил диспетчеру, вызвал сепцбригаду на отек легких. Бригада приехала через полчаса, когда дедушка уже дышал нормально, в трехлитровой банке до половины плескалось мочи, а Дорофеев в пятый раз сидел на унитазе, расходуя туалетную бумагу.

Героическая Таня, справилась с критической ситуацией под мудрым руководством Дорофеева. Они сидели в машине, и Дорофеев отвечал на Танины вопросы: Зачем спирт, почему жгуты на бедра и зачем ноги в горячую воду?

Понимая, думать - трудно, Дорофеев объяснил:

-- Спирт уменьшает поверхностное натяжение и гасит пену в легких, улучшая газообмен; Ноги в горячей воде отбирают на себя много крови, а венозные жгуты на бедрах позволяют ее придержать внизу. Мочегонные сгоняют мочу, а клофелин, который ты догадалась сунуть дедушке под язык, снизил давление. Доступно? -- Вполне, - ответила Таня. Они заехали в аптеку и в хозяйственный, и уже к ночи, Дорофеев, похудевший на несколько килограммов, почти выздоровел.

Комментарий специалиста: Развитие отека легких у пожилого человека на фоне резкого повышения артериального давления – гипертонического криза, предполагает наличие и сердечной недостаточности, точнее левожелудочковой, из-за чего возникает избыточное давление в системе малого круга кровообращения (легочного), с пропотеванием плазмы в просвет альвеол, преимущественно в нижних отделах легких. При дыхании, содержащая белок плазма начинает пениться, уменьшая возможность доступа воздуха в верхние отделы легких. При этом развивается и дыхательная недостаточность, которая в свою очередь приводит к общей гипоксии (снижению концентрации кислорода в крови и тканях). Простые действия, произведенные стажеркой Таней по инструкции опытного фельдшера Дорофеева, привели к следующим эффектам: сидячее пложение вызвало перераспределение воды в легких и отвобождение верхних отделов, открытое окно немного но увеличило общее содержание кислорода во вдыхаемом воздухе; спирт, введенный в рот, частично всосался в кровь и выделился в выдыхаемый воздух, а частично изо рта смешиваясь с вдыхаемым воздухом уменьшил поверхностное натяжение пены и осадил ее, увеличивая площадь газообмена в легких; ноги, опущенные в таз с горячей водой активно депонируют кровь за счет расширения сосудов, а венозные жгуты из колготок препятствуют оттоку крови по венозному руслу, уменьшая, соответственно, ее приток к легким. Добавление снижающего давление клофелина и мочегонного лазикса, дополнило и завершило прекращение отека легких. Однако, учитывая, что первопричиной условий возникновения отека легких является не гипертонический криз, а сердечная недостаточность, такой больной нуждается в стационарном обследовании и подборе лекарственной терапии.

Мне отмщение Про врача отделения кардиореанимации

Доктор Кабанов, или, как его называли коллеги за глаза - Наф-Наф, или уважительно - Доктор Наф-Наф, не Нуф-Нуф и Ниф-Ниф, а именно Наф-Наф, потому что тот был самым умным и дальновидным. Кличка эта приклеилась к Виталию Васильевичу настолько крепко, что даже начмед однажды на утренней конференции, обратился к нему не как надо, а по кличке. Да не то что бы обратился, а просто привел в пример, "Что доктор Наф-наф, врач высшей категории и не считает лишним почитывать литературу, а вот вы молодежь..." договорить он не успел. Покраснел и под тихое ржание молодежи - ординаторов и интернов извинился. На что Кабанов, и в самом деле похожий на сытого розового поросенка, сидя с безмятежным видом, махнул рукой, Ничего, Артемий Николаевич, хоть горшком назовите... Медсестры доктора Кабанова уважали и любили, реаниматологи из отделения общей реанимации уважали, но не могли понять, отчего это Наф-Наф, отработав 10 лет с реанимацией по травме вдруг неожиданно перешел в кардиологию к инфарктным больным. Кто-то из молодых высказался - постарел, спокойной работы ищет... спать ночами. Однако мнение это не поддержалось, теми, кто Кабанова знал давно и уход его в инфарктное отделение бегством не считал.
Так вот, доктор Кабанов, вошел в ординаторскую. Ну вошел и вошел, что особенного? На столе пачка свежих историй, поступивших по дежурству больных, над столом по мониторам бегут кардиограммы тяжелых, за столом сидит один интерн на диванчике другой. Все как всегда. Виталий Васильевич снял халат, повесил его в шкафчик и остался в хирургическом костюме, он привык так, снял с крючка фонендоскоп, и кивнул молодежи: пошли. Дежуривший ночью врач уже обстоятельно рассказал ему, кто и с чем поступил, что было сделано, как дела на утро. Теперь Наф-Наф, должен был увидеть все это сам.
Они переходили от койки к койке, смотрели женщин и мужчин, слушали, выстукивали, ощупывали, исследуя по методике ГПУ (глаз, палец, ухо), которая за 200 лет не изменилась, потом протягивали сквозь пальцы длинные ленты скоропомощных кардиограмм, разворачивали широкие портянки своих, снятых в отделении по дежурству.
Наконец, они перешли в шоковую палату, куда вечером поступил пятидесятипятилетний мужчина с огромным заднеперегородочным инфарктом. Еще до конференции, придя на работу и переодеваясь, Кабанов долго, минут 10, стоял перед монитором в ординаторской, и ощущал, как нехорошее предчувствие разливается в груди. Будто в собственном сердце возник большущий кусок мертвой ткани, которую безжалостные импульсы и живые мышцы, трепали и дергали. На мониторе ясно рисовалось нарушение проводимости, ритм медленно снижался. Теперь Доктор Наф-Наф, оставив на закуску этого последнего пациента, вошел к нему в палату. За спиной двигались интерны и медсестра.
Мужчина, лежавший под простынкой, свернувшись калачиком, на боку, разогнулся и медленно лег на спину, открыл бледно-голубые глаза. Вдруг также медленно стал подниматься, пытаясь сесть, он опирался об край кровати костяшками пальцев обильно украшенных татуировками. Простынка сползла с плеч и целая картинная галерея открылась медикам. Сразу бросались в глаза две многоконечные звезды на ключицах, портрет Ленина и храм с многочисленными куполами. Кабанову ничего не надо было объяснять, он сам еще в интернатуре работал в Сургутской горбольнице, а там таких субчиков хватало, так что читал эту накожную грамоту Наф-Наф легко. Интернов, загомонивших за спиной вполголоса, он одернул: Помолчите.,и обратился к больному:
- Рассказывай.
- Да что рассказывать? - больной говорил гулко, будто в бочку, но при этом на выдохе ясно слышались булькающие хрипы.- Ты, доктор и сам видишь, - он завернул правую руку за шею и похлопал себя по спине, где топорщились позвонки, - остеохондроз у меня, видишь? Так прихватил, сил нет. Печет и печет. - Он снова уперся в кровать, но обессилев, повалился на подушку. - Я ведь вчера впервые приехал в Москву. Мне разрешили. Не поверите, за двадцать пять лет, меня ни разу не кололи. Я пятаки ломал руками, подковы разгибал. - он закашлялся, - Меня женщина ждала. Я , не поверишь, бегом поднялся на пятый этаж, и тут меня скрутило. - Он засмеялся, - такой сюрприз. Она открывает дверь, а я падаю. Боже мой, как стыдно. - он вдруг дернул плечами и поспешно закрыл лицо руками. - Я никогда не болел! Я давадцать пять лет отсидел. Пятнадцать и десять. От звонка до звонка! Все по честному. А она ждала меня. Ну как же так?
Осмотрев и выслушав больного,Кабанов развернулся и, подпихивая интернов, вышел из палаты. В ординаторской он снова повесил фонендоскоп на крючек. Сел за стол, посидел минут пять молча, затем глазами показал инерну на стол с пачкой историй. Один из двух сел писать под диктовку, потом они поменялись. Истории заполнялись в том же порядке, что и осматривали больных. Последней была история бывшего зека. В финале перед назначениями вывели диагноз: острый трансмуральный инфаркт миокарда заднеперегородочной области. Недостаточность кровообращения, отек легких. Атриовентрикулярная блокада два-три.
Расписывая назначения, Кабанов, как обычно понимал, что шансов у больного нет. Еще по дежурству, когда сроку инфаркта было час-полтора, Леня дежурант, сделал все, чтобы сохранить те участки сердечной мышцы, что еще было возможно. И сдал утром тяжелого до крайности больного, искренне верящего, что плохо ему от остеохондроза. Он еще при поступлении удивленно уставился на Леню и сказал:- Что вы мне несете?! Какой инфаркт?! Откуда?! Меня первый раз в жизни так много кололи!
Днем интерны просили, дать им поучиться. Наперебой предлагали попытаться поставить интракардиальный стимулятор, Кабанов разрешил. Один успешно спунктировал подключичную вену, второй настроил кардиостимулятор-мыльницу, потом они долго возили металлическим электродом в правом желудочке, пытаясь навязать ритм, по перегородке. Однако ничего не выходило. Наконец, Доктор Наф-Наф, велел им оставить больного в покое. Он со страхом ждал ночи, когда останется один с больными. Кроме него в отделении будет только медсестра. Незаменимый помощник, умница, исполнительная и красивая девочка. Но Виталий Васильевич боялся не нехватки рук, и не то чтобы он не любил когда умирали его больные. А кто любит? Просто он умирал вместе с ними. Умирал от боли от бессилия, безысходности. От какой-то детской обиды, когда старшеклассник отбирает у тебя обеденный полтинник и ты ничего не можешь сделать. Потому что он сует тебе под нос здоровенный прокуренный кулак с желтыми от примы ногтями и говорит словами Саида: "Не говори никому. Не надо."
Самое странное, что долгое время ничего подобного не было. Он работал нормально. Трудился в общей реанимации, спасал, кого мог спасти, пытался спасти безнадежных, трепыхался, гонял родственников в поисках крови, плазмы и дефицитных препаратов. Дневал и ночевал с переломанными в автокатастрофах больными. Выхаживал, сдавал регулярно кровь. И довольно спокойно воспринимал смерть, когда вроде все сделано и большего уже не сделать. Как вдруг что-то неожиданное случилось - он начал физически ощущать состояние умирания каждого своего больного, а потом и не своего а всех, какие поступали в отделение. Достаточно было Кабанову заглянуть в палату, где лежит умирающий, чтобы включиться. Он не сразу понял, что происходит. Ходил к другу-психиатру, рассказал о своих ощущениях. В беседе вдруг вспомнил, что даже , когда они с напарником делили ночь, чтобы в часы затишья подремать часок-другой, он во сне определял момент смерти. Напарник проводил реанимацию вдвоем с медсестрой, и в дополнительных руках необходимости не было, поэтому заботясь о коллеге, никто Кабанова не будил. А тот просыпался и сидел скорчившись на диване, пока в палате качали больного, в какой-то момент вдруг становилось спокойно и легко, и Виталий Васильевич понимал - все кончено. Реанимационные мероприятия оказались неэффективны. Из-за этого и перевелся в конце-концов доктор Наф-Наф в кардиореанимационное отделение. Больных поменьше и умирают реже. Но большого облегчения он не получил. Странное его заболевание прогрессировало. Когда в новостях сообщали, что где-то произошла катастрофа или теракт и погибли люди, он вопринимал это как снежную лавину, волна душевной боли выводила из себя. Землетрясение в Спитаке, чуть не убило его. Когда диктор сообщил о катастрофе, Кабанов, был на профессорском обходе в толпе студентов, интернов и аспирантов. Вся эта толпа вошла в палату, и не успели больные выключить радиоточку, как новость будто гром среди ясного неба свалилась на доктора. Никто ничего не понял. Кабанов потерял сознание и грохнулся посреди палаты. Потом он неделю сидел на бюллетени. Он рискнул рассказать о своей болезни другу и тот посоветовал использовать старое средство. выпей водки, - сказал друг. Помнишь, как в Хануме? Ходит грузин по сцене с кувшином и говорит: "пей вино и все пройдет. Вот и пей." Водки не оказалось, талоны были давно отоварены или сменяны на что-то. В общем, Кабанов, взял у старшей сестры стакан спирта, дома развел его и, когда накатило в очередной раз, жахнул, закусив по совету старших соленым огурчиком с куском сала, положенного на кус бородинского хлеба. Ничего не произошло. Потом Кабанов утратил ощущение своего здорового тела, а все чувства умирающих больных сохранились, он принял еще дозу, надеясь, что наконец сознание среагирует на спирт. Среагировал организм. Кабанов обнаружил себя под утро лежащим возле унитаза, дрожащим, потным с гудящей головой и ясной памятью. Он помнил все, он видел себя как бы со стороны. Ничего не мог сделать, тело его двигалось по кухне, потом ползло в туалет, и освобождало желудок от принятого яда. А Кабанов-сознание, видя эти телесные муки, усмехался над собою - дураком, горько мучаясь от всей известной боли. И отрезвев, он забрался под одеяло, и выл за что мне это? За что? Потом, снова пошел к другу-психиатру, и тот ужаснулся, увидев бледную небритость и ввалившиеся горящие глаза, в которых билась боль сотен, а может быть тысяч людей. Они сидели, разделенные столом, друг-психиатр, робко пытался предложить разные психотропные препараты. А Кабанов качал головой. Тогда друг-психиатр решил:
- А давай-ка, попробуем найти причину. Или хотя бы определить момент, когда это началось? Может быть, мы сможем помочь тебе? Применим, так сказать, психоанализ?
Кабанов пожал плечами. Давай.
Они долго сидели разбираясь, спускались во времени, и вдруг Кабанов сказал:
- Ты знаешь, пожалуй из наиболее памятных событий того года был вечер встречи выпускников в школе. Но при чем он может быть?
Психиатр, в свою очередь, пожал плечами,
- Важным может оказаться все. Вспоминай, что было на вечере? Подробно. С кем встречался, о чем говорили? Как прошел вечер?
Кабанов задумался. Двадцать лет прошло. Он ни разу не приходил в свою школу. Он ее не любил и любил. Как нельзя не любить место которому отдал годы, как нельзя не любить людей с которыми жил, учился. Наконец он сказал:
- В общем, ничего особенного. Из всего нашего класса пришло человек десять-одиннадцать. Больше девчонок. У меня с ними никогда проблем не возникало, - он усмехнулся. - а из ребят Только Геша Никулин, да Серега Крылов.
- А остальные?
- А остальных не было. - Кабанов, нервно размял пальцы. - никого не осталось.
- Как это, не осталось? - Психиатр заинтересованно наклонил голову, в нем сразу проявилось что-то от внимательной собаки.- А где же они?
- Кто где. Я ведь тоже тогда спрашивал. И вышло что-то необычное. Из четырнадцати парней нашего класса в относительном порядке оказалось только трое, я, Никулин и Крылов. А остальные одиннадцать... Вот по пальцам: Маринин, Осипов, Дроздов - сидят с разными сроками. Заварзин, Свиридов - погибли в Афгане, Корнеев в доме инвалидов без рук, тоже после Афгана, Карпов и Орлов - пропали без вести. Причем не на войне, заметь а тут, уже после службы. Самсонов и Конюхов - спились, один умер от цирроза, второй замерз зимой, подобрали мертвым уже. Валуев - сейчас дома с переломом позвоночника, упал по пьянке с третьего этажа. Вот все одиннадцать.
- Ты сказал - с девчонками у тебя проблем не возникало, надо полагать - с мальчишками возникало? Какие проблемы?
Кабанов напрягся.
- Проблемы? Это можно назвать проблемами с большой натяжкой. Ты помнишь фильм - ЧУЧЕЛО? -- - Конечно. Дети и подростки жестоки. Это не секрет. Просто педагоги закрывали на это глаза. А психиатрам приходилось расхлебывать тяжелейшие неврозы. Есть замечательная монография Буянова "Беседы о детской психиатрии"... -- - Перебью, - хрипло сказал Кабанов, - Там в фильме все события происходят за одну четверть. Два месяца., - Психиатр замолчал, - А я переживал то же самое в течение десяти лет. Это можешь представить? -Психиатр пожал плечами. -- - Попытаюсь. -- - Попытайся. Попытайся вспомнить себя в десять - одиннадцать лет, когда каждый проходящий мимо, считает своим долгом стукнуть тебя. Просто так. Ни за что. Просто потому, что не получит сдачи. А значит можно совершенно безнаказанно бить. Причем, с каждым годом все изощреннее. А тебе приходилось пытаться развязать брюки затянутые тройным узлом, и обоссанные, чтоб ты не мог развязать их зубами, после физкультуры, когда все идут на урок, а ты в одних трениках сидишь и воешь в раздевалке? А потом учитель тебе вставляет за опоздание на урок и лепит двойку, только за это. И это еще цветочки. А тебя вшестером били в школьном саду, ногами? И снова просто так. Под предлогом снижения процента успеваемости в классе из-за твоих двоек? Ладно, я не люблю плакаться в жилетку. Я прожил это. Пережил. Двадцать лет прошло с тех пор, даже двадцать три года, и я не хочу вновь вспоминать. Хотя и не забуду никогда. -- - Ты двадцать лет носил в себе такую обиду? И ни разу не пытался отомстить? Хотя бы просто дать сдачи. Ведь если бы ты сразу попытался защитить себя ничего бы этого не было. -- - Ты говоришь, как мой отец. Я попытался, oднажды начал махать кулаками, это было классе в третьем, не помню. Расквасил нос кому-то. Меня вызвали к завучу, всю вину за драку свалили на меня и отец дома выдрал, для профилактики за двойку по поведению. -- - Ну хорошо, ты мог бы перейти в другую школу, наконец. -- - Открытие! Я сменил 3 школы. Они повторяли одна другую. Последние три класса были самыми страшными. Но зачем тебе все это? Я после школы жил нормально. Мы разбежались, я их не видел, и забыл и даже простил. - Кабанов, усмехнулся. - Ты знаешь, когда я был тогда на вечере встречь, на какое-то мгновение в нашем классе я вновь ощутил себя школьником. Это было так ужасно, что когда я узнал, о гибели и несчастьях наших ребят из класса мелькнула мысль, что за все надо платить... И они заплатили. Ерунда какая. Мне стыдно за эту мысль до сих пор. Я спрашиваю себя: зачем пошел? И получается, мне хотелось показать, что вопреки всем прогнозам, я в полном порядке... Я добился всего, о чем мы в те годы мечтали - нормальной семьи, уважения и любви. Спокойного уверенного бытия. А вот теперь всего этого нет. -- - Значит, тебе стыдно? - Психиатр заинтересованно смотрел на Кабанова, - Виталий, а не может твое состояние быть гипертрофированным чувством вины? Так в чем ты можешь быть виноват? В законной ненависти к обидчикам? Так это когда было. - Психиатр почувствовав догадку, решил закрепить успех - Скажи, а сейчас ты как себя чувствуешь? Полегче не стало? -- - Отчего бы это? Только от того, что я перевалил свои старые проблемы и несчастья на твои плечи? Может, раньше я обратился бы к священнику, если б жил в прошлых веках. Сейчас пришел к психиатру. Благо есть однокашник, с которым можно посоветоваться, и он не поставит тебя на учет и не отправит в дурдом... А насчет вины... не знаю. Мне некогда думать. Да и какое отношение к моим школьным проблемам имеют страдающие люди? Почему я раньше имел этот защитный барьер, который, кстати и ты имеешь, а теперь у меня его нет. Я ведь как приемник настроенный на все волны...
Кабанов, вспомнил эту беседу у психиатра. Сашка, с которым они заканчивали институт, толковый парень. И, слава богу, не трепло.
Ему на некоторое время и в самом деле стало полегче. Как будто Сашка что-то ослабил в душевных струнах Кабанова и чувствительность немного притупилась. Но только лишь на несколько часов. Однако, мысль, возникшая еще во время беседы, продолжала точить. Психиатр оказался прав, все началось после этого вечера встреч. Вот до двадцатого февраля он один, а после - другой. Ну точно, он двадцать первого дежурил и привезли девушку из аварии. Он принял ее, заинтубировал, и полез с лапароскопом в живот, там было месиво. Вот тогда он впервые ощутил ужас умирания... Когда про диагностическому дренажу из живота пошла розовая жидкость вместо крови... Точно - двадцать первого. Он объяснял себе, что все равно ничего не мог поделать... Разрывы внутренних органов, массивное кровотечение... Он же не Бог. Просто доктор. Пусть неплохой, но чудес делать не умеет. Легче не становилось. И все повторялось, С каждым больным было все острее, страшнее. Он уже старался спасти больного, не только испоняя свой долг врача, но и чтобы в очередной раз не пережить муки умирания, отрыва души от тела. Как же это больно. И как же легко потом... и страшно. Отчего страшно? Было что-то неосознанное. Отчего страшно? Ведь все мы смертны. Все. Так чего бояться? Чего боится тот зек-инфарктник, что лежит сейчас в шоковой палате? Почему он боится даже поверить в инфаркт и все пытается убедить Кабанова в остеохондрозе? Потому что, признав факт и неизбежность своей смерти, он должен признать и свою неготовность к ней. Вот что.
Наступил вечер. Несколько больных они перевели из блока интенсивной терапии в отделение, двоих привезла скорая. Никто не умер, день катился к завершению. Один интерн ушел домой, другой остался дежурить в отделении и пошел на вечерний обход по палатам, давление померить у больных, дневнички записать в истории.
Доктор Наф-Наф, Виталий Васильевич Кабанов лежал на диванчике и смотрел на монитор по которому суетилась кардиограмма зека. Вот зек заворочался и кривая пошла сполохами, мышечная наводка, вот улегся на боку и кривая опять стала чистой и четкой. Зубцы рисовали инфаркт, зубец пе гулял по линии как хотел, в своем ритме... предсердия сокращались отдельно от желудочков, левый желудочек, качал кровь еле-еле, правый справлялся неплохо. Избыточное давление крови в легких выжимало воду в просвет. Почки стимулированные мочегонными кое-как справлялись с этой водой. Через нос в легкие на вдохе поступал кислород со спиртом. Надпочечники из последних сил выделяли адреналин, сжимая мелкие сосуды рук и ног... Сколько он еще протянет? Ночь, день? Стимулятор не зацепил. Перегородка, где проходят проводящие пути - почти мертва. Какие-то еще живые клетки пропускают или генерируют сами импульсы.
Виталий Васильевич не заметил, как задремал.
Они стояли в школьном саду, перед ним Осипов, Маринин, чуть за ними Дроздов, Корнеев и Самсонов, а Конюхов позади Кабанова или как его тогда звали - Хряка. Конюх встал на четвереньки. Я знал, что он рядом и можно было бы двинуть с силой ногой назад, как говориться куда придется. Сам виноват. Но это будет первый удар, а Осипов с Марининым только этого и ждут, будут потом во все горло орать, что Хряк драку первый начал. Ничего не докажешь. Они заманили его. Знали о его страсти к книгам, сказали что за будкой кто-то выкинул кипу старых книг. А он, дурак - купился. Пошел смотреть. Но его уже ждали. Потом, он вырвался и побежал, ноги онемевшие от страха еле подчинились, он чуть не обмочился, в последний момент, не упал, а совершив страшный финт, и оставив все пуговицы от куртки на утоптанной земле, он припустил и остановился только через квартал. Его не преследовали. А зачем? Он завтра сам придет. И тогда разговор продолжится. Ведь не ходить в школу нельзя. Придет как миленький. И тогда его - козла, либо подловят в туалете, либо во дворе. Терпеть все перемены невозможно, а с урока отлить не отпускают. Он шел к дому и глотал слезы. Некому его защитить. Некому. Был бы Бог. Но ведь его нет. Да и как к нему обратишься? Нет, это как-то смешно даже. Как бабки в церкви. Я - пионер. Многие у нас уже комсомольцы. А я в Бога верю? Нет, бред какой-то. Верю, не верю. Не важно. Он тогда с яростью посмотрел вверх на облака и подумал, если есть, отомсти за меня. Помоги! Накажи их! Я не могу же! И пионер Кабанов Виталик, по прозвищу Хряк, неумело кулаком перекрестился.
Разбудил какой-то грохот в коридоре. Двойной ритмичный, будто шаги Командора из Маленьких трагедий Пушкина, с одной маленькой поправкой - гость должен быть не каменным а жестяным. Доктор Наф-Наф выглянул в коридор, перед медсестрой стояла женщина из вновь поступивших. На ногах у женщины были надеты... железные судна. Доктор, увидев эту картину, чуть не упал от хохота.
- Вы ж сами сказали, - оправдывалась женщина, - что в них надо в туалет ходить. У медсестры не было слов. Она молча разводила руками и загоняла женщину в палату будто курицу в курятник.
- Ложитесь немедленно! - прорезался ее голосок, - Вам нельзя вставать! Виталий Васильевич вернулся в ординаторскую, на часах было полвторого. Неплохо втопил. Прислушался к себе, пока вроде тихо. Бывали затишья, когда он ничего не знал и не чувствовал. А то бы с ума сошел совсем.
Сон. Что то снилось такое... не помню. Доктор Наф-Наф, напрягся, воспоминания ускользали, оставляя легкую тревогу. Что-то очень важное было. А что?
Нет. Не вспомню. Опять прилег, прислушался. В палате ворочалась и ворчала беспокойная женщина, прошла тихо по коридору медсестра, вынесла судно. На мониторе струилась кардиограмма умирающего, ритм упал до 60 и периодически снижался до 56 и снова поднимался до 60. Кабанов заглянул в палату, по дозатору шли кардиотоники, поддерживающие ритм сердца, оставалось еще полбанки, часа на три. Зек - инфарктник, заворочался, будто почуял доктора, забубнил: Доктор мне бы грам сто на грудь принять. Сразу полегчает. А то вы меня только запахом травите... Кабанов пробормотал: Лежи, лежи, нельзя тебе сто граммов, а сам подумал, почему нельзя? Ему все теперь можно. И спросил:
- Грудь не болит?
- Нет. Спина болит и руки, но сейчас меньше. Только спать не дает. Хочу заснуть и не могу. Страшно, что не проснусь.
Доктор Кабанов подошел к медсестре полулежащей в кресле у письменного стола на посту, наклонился:
-Сделай ему морфинчику кубик. - и вернулся в ординаторскую.
Через десять минут зашла медсестра, дала историю на подпись. Доложилась, что все сделала.
И снова он наблюдал за кривой на кардиомониторе, пока веки не начали смыкаться.
Сегодня мой последний день. Совсем последний. Странно звучит, совсем. Как будто может быть не совсем? Я вижу себя. Как странно я себя вижу - сверху и сбоку. Но это я. Я иду. Куда? Мне надо отдать долг. Деньги? И деньги. И еще что-то, не могу понять пока, что. Но долг есть. Даже не долг, долги. Их так много, что я боюсь не успеть. Мне просто не хватит времени расчитаться с долгами. И Я - тот, что внизу очень беспокоюсь, мне нехорошо. Тревожно. И я тот, что наверху и сбоку вижу это беспокойство и мне приятно. Все правильно. Я тянул до последнего дня, а теперь суечусь... Так мне и надо. Побегай. И главное вспомни все долги... ни одного не забудь. Ни одного. За свою жизнь ты стольким задолжал... Я езжу по городу. Какой это город? Не важно. Это мой город. Все мои кредиторы тут... Все. Я отдаю долги. Их принимают, кто с благодарностью, ( спасибо.) -Господи, да за что? Это вам спасибо, вы выручили меня тогда, а я свинтус, тянул до последнего дня; с безразличием (ну вернул и вернул, хорошо, что не забыл), с раздражением и ненавистью (сволочь, а где ты был, когда мне так было нужно, чтобы ты вернул свои долги?), отдаю, отдаю. А их все больше и больше. Я листаю свои записи, вычеркиваю, но они вновь появляются на сраничках уже другие. Откуда? А я это я верхний и сбоку вписываю их тебе. Ты забыл, но я то помню. Мне остается все меньше времени. Совсем не осталось, я отдаю последний долг моим друзьям, моим погибшим друзьям и прошу вас простите меня. Все. Я еду домой. Есть еще одна маленькая мелочь, я должен увидеть моих близких, жену, детей. Они знают, что сегодня последний день. Как я вас люблю. Вот и моя дверь. Остались часы, минуты. Я посижу с вами, обниму вас. Мы просто помолчим.
Я, тот что сверху и сбоку удивлен, я успел отдать почти все долги, почти все...Остались те, которые уже не отдашь, кредиторов больше нет... и я могу позволить себе последние мгновенья провести в привычной обстановке, с родными моими.
Дверь открывает жена, где-то в глубине квартиры девочки мои, теща. Они встречают меня. Они не расстроены. Правильно. Я не хочу, чтобы вы расстраивались. Не надо. Я сделал, что мог, чтобы у вас было все... Будьте счастливы.
Я в прихожей. Мне неуютно. Все не так. Все. НЕ та прихожая. Обои не те. Обои. Вешалка. Не та. Другая мебель в комнатах. Откуда? А куда делась моя старая, уютная, я же с тобой, любимая, копил на гарнитур, мы вместе перли нашу кровать на санках зимой, где все это? Все чужое. А где мои костюмы? Я хочу переодеться в выходной костюм. Его нет. Что ты говоришь? Я не понимаю, что? И тихий невнятный голос: "Ну ведь тебя же завтра уже не будет... мы все сделали так, как давно хотели."
Как это? Но ведь сейчас я еще здесь! Я здесь, с вами! Завтра будет завтра! Неужели после меня ничего не останется? Совсем ничего? Почему? Почему...
Медсестра трясла Кабанова за плечо.
-Доктор, проснитесь!
Виталий Васильевич бросил взгляд на экран монитора в мареве слез светилось - 46 в минуту.
На четвереньках выбежал в коридор, не успевая подняться, головой толкнул распашные двери и влетел в палату. Следящая система среагировала бы, когда ритм сердца снизится до 45. Зек спал, ритм упал до 46. Кабанов покрутил дозатор, дождался пока цифры на экране не поднялись до 56 и потом к 60. Вот так.
Вернулся в коридор, подошел к медсестре.
- Спасибо. -- - Не за что. Вы стонали, Виталий Васильевич. Я решила вас разбудить.
- Да? Сильно?
- Прилично. Что-то приснилось?
- Не помню. - Кабанов покривил душей. Последний сон он запомнил, и в ушах его продолжал звенеть собственный крик -ПОЧЕМУ? .
На часах полшестого утра. Ложиться бессмысленно. Доктор Кабанов скатал одеяльце. Спрятал бельё в шкаф. Сел за стол и начал писать четырехчасовые наблюдения. Записал изменение дозы кардиотоников зеку, постарался вписать так, чтобы назначения морфина и наблюдения к 4-м утра оказались рядом. Теперь еще осталось в восемь оставить запись и отчитаться на утренней конференции. Только бы никого не привезли до 9 утра.
В семь зашел интерн, бродивший по отделениям всю ночь. Оказалось, что кроме него на весь корпус врачей нету, пришлось обойти, кроме своего отделения еще три. А что поделаешь, лето, отпуска. Одна надежда на студентов-субординаторов, да на интернов.
В восемь утра пришел Леонид, принимавший зека позавчера вечером. Первым делом взгляд на монитор.
-Ну как он?
-Стабильно хреново. Ребята днем пытались навязать ритм интракардиальным, ничего не вышло. Блокада нарастает, кардиотоники я поднял в трое. Пока ритм держит.
- Хы. Интракадиальным. Я вечером на час-полтора сумел навязать черезпищеводным, а потом ку-ку...
- Я посмотрел твои записи...
- Он сам спит, или на медикаментах?
- Морфин в два ночи, и до сих пор. В пять ритм свалил до 46, пришлось усилить дозатор. -- - Ясненько. За ночь кто-нить поступил? -- - Было. - Кабанов рассказал эпизод с суднами на ногах. - Ты понял? Маринка, что говорит? - чтобы в туалет ходить! Ну а она все буквально понимает. -- - А с чем больная? -- - Первый приступ стенокардии на фоне гипертонического криза. Ночку наблюдал, сейчас переведем в отделение, я переводной уже написал. -- - За это спасибо.
В коридоре, две медсестры перекатывали кровать с больной в отделение.
На утренней конференции, Доктор Наф-Наф докладывал больных, во время расказа о больном с обширным инфарктом, он вдруг сильно побледнел и оперся о трибуну. Начмед, озабоченно посмотрел на него.
- Виталий Васильевич, вам плохо?
- Нет. Ничего. , - а про себя добавил, - просто умер человек, которого ждали.

Без паники, стажер! Познавательный рассказ о реанимационном пособии и не только

Летняя практика на скорой для студентов медицинских училищ это период принятия решения, идти в фельдшера и готовить себя к самостоятельной работе, или оставаться где-нибудь в больнице или поликлинике медсестрой. График практики у студентов не совпадал с графиком дежурств работников подстанции, поэтому Танечке не всегда удавалось попасть в бригаду к Дорофееву. После того злополучного дежурства, когда Володя руководил стажеркой через туалетную дверь, у нее появился кураж. Она перестала бояться больных, решительно и смело бралась за шприц, и медленно, но верно набиралась опыта. Когда, наконец, свершилось, и они совпали, Дорофеев собственноручно вписал Таню к себе в бригаду. Вызовы подсыпали по одному, и они то приезжали на подстанцию, то мотались с адреса на адрес, когда они уходили с одного вызова, на лестничной площадке их остановила женщина из соседней квартиры: - Посмотрите моего мужа! Дорофеев насторожился: - А что случилось? - Он говорит, что сильно болит грудь. Дорофеев пошел за женщиной, Танечка за ними. В комнате за столом сидел бледный мужчина и потел, по мертвенно бледному лбу его градом катились капли. - А. Доктор… - сказал он, закатил глаза и рухнул со стула на пол. Дорофеев, бросил ящик на стол, подскочил к мужчине и повернул его спину, ровно уложил, сдернул с дивана валик, подсунул под плечи и шею. Голова при этом откинулась назад, рот приоткрылся. Володя пальцем зацепил и вывалил наружу синий язык, крикнул Тане: - Воздуховод достань! – и пока она, открывала ящик, он, не нащупал пульса ни на руках, ни на сонной артерии. Наложив ладони на грудину, начал коротко и резко нажимать, хакая на выдохе. – Бинтику оторви! – Танечка, распаковала пачку бинта и, оторвав кусок, сложила салфеткой. Дорофеев досчитав до 15 качков, наложил на открытый рот мужчины бинт, и зажав ему нос, сильно ртом выдохнул в рот мужчины воздух. Грудная клетка того приподнялась. После второго вдоха Дорофеев тут же начал снова качать грудину. Пятнадцать качков, два вдоха, между вдохами, Володя приказал, - Зрачки посмотри! Танечка наклонилась над мужчиной, раздвинула чуть приоткрытое веко. Зрачки были узкие. Она сказала: - Узкие. – Дорофеев на секунду прервался и приложил пальцы к сонной артерии, уловил еле заметные толчки. - - Адреналин набирай, разведи на десять кубиков физраствора. -Танечка бросилась исполнять, а Дорофеев продолжал, ритмично нажимая на грудину, - потом иди, звони диспетчеру, пусть присылают реанимацию на остановку сердца, - Володя снова сделал два выдоха в мужчину, - Потом сбегай вниз, из машины принеси мешок с растворами. И приходи, поможешь подышать, я скоро сдамся. – Он уже чувствовал начинающееся от гипервентиляции головокружение. Танечку ветром сдуло. По самым приблизительным подсчетам от момента потери сознания прошло не больше трех минут. Дорофеев качал, дышал, думая, только бы не сломать ребра, и хорошо бы завести сердце. Он насадил длинную иглу на приготовленный Таней шприц и, отмерив по четвертому межреберью слева от грудины пару сантиметров, ввел иглу в левый желудочек, потянул за поршень, в раствор адреналина плеснула темная кровь. Володя резко и быстро выдавил в сердце раствор, выдернул иглу, сразу же резко и неожиданно, для стоящей в углу женщины, ударил двумя кулаками в грудину, тут же бросил фонендоскоп на грудь прислушиваясь. Уловил тихие, постепенно набирающие силу удары. Появился пульс на сонной артерии. Мужчина сделал слабый вдох, несколько секунд дышал через рыжий резиновый воздуховод, затем, втянув язык, выплюнул воздуховод. Неприятная штука, какая! Он продолжал некоторое время лежать, откинув голову, затем приподнял ее, и посмотрел на Дорофеева. Женщина в углу сдерживалась, чтобы не подбежать, она молча качалась вперед-назад. Дорофеев начал мерить давление. Низковато. Мужчина сглотнул, потом сипло спросил: - Что было-то? Дорофеев усмехнулся, вытер пот со лба и сказал: - Это вы мне скажите, что было? Что видели? Вошла Танечка, с брезентовым мешком в руках. - Ничего не видел, - сказал мужчина, - Вот вас видел… Вы в дверях стояли. - А сейчас как себя чувствуете? - Слабость невероятная и грудь болит. - Мужчина положил руку на грудь и потер ушибленное место. Дорофеев повернулся к Тане: - Собирай капельницу. Ты вызвала бригаду? – Танечка кивнула. - С соседней подстанции едут. Володя повернулся к мужчине. - Давно заболело? - Часа полтора, - тот посмотрел на часы , висящие на стене, - как-то постепенно начиналось. Сначала челюсть заболела, и зубы, - он потер подбородок, - потом плечи и локти, а потом грудь. Я жене говорю, вызови скорую, нехорошо мне, а потом вы пришли… Пока мужчина рассказывал, Дорофеев набрал морфин, и сделал внутримышечно в плечо. Судя по рассказу, тут развился острый инфаркт, и ситуация могла вновь ухудшиться в любой момент. Дальше все покатилось по накатанной. Они записали данные больного, запросили наряд, чтобы оформить вызов, пока капал раствор, и ждали бригаду реанимации, Дорофеев расспрашивал жену больного: - А вы сами вызвали скорую? - Нет, я видела вас и решила подождать. Дорофеев деликатно промолчал на это, а Танечка удивленно спросила: - А если б мы задержались у ваших соседей? Женщина удивленно посмотрела на нее. Такая мысль как-то не приходила в голову. До нее никак не могло дойти, что ее муж только что перенес клиническую смерть. И то, что бригада скорой оказалась "под рукой" это чудо-совпадение, которые почему-то иногда случаются. После приезда бригады реанимации, Дорофеев сдал больного и они поехали на подстанцию. По дороге они, как обычно обсуждали происшедшее. Дорофеев объяснял: У мужчины скорее всего, судя по его жалобам, инфаркт. Если объем поражения большой может произойти остановка сердца. Если остановка полная, завести сердце очень трудно, если фибрилляция – шансов больше, но мы без кардиографа этого знать не могли. Поэтому непрямой массаж и искусственное дыхание делать надо обязательно в любом случае. Если б ты могла мне помочь, мы бы его качали по другому, не 15 к 2, то есть на пятнадцать качков грудины 2 вдоха, а на 5 качков один вдох, такая реанимация более эффективна. - Татьяна мотала на несуществующий ус. А Дорофеев, глядя на ее серьезное личико, добавил: - я б качал, а ты дышала, рот в рот. И увидев гримаску усмехнулся, - Это, конечно, не целоваться, но когда речь идет о жизни человека, брезговать не приходится. Возьмешь салфетку, накроешь рот, и вдувай. Он помолчал. Потом добавил: - Ты заметила одну деталь? - Какую, - спросила Таня. - Я применил, то что в реанимации называется тройной прием по Саффару или Шаффару. Положить на жесткое, откинуть насколько возможно голову, приподнять плечи и вытащить язык, освобождая дыхательные пути. Одной из частых ошибок бывает то, что качать начинают прямо на кровати, где произошла остановка. Это пустое. Надо обязательно спустить больного на пол. Танечка задумалась. - Ну,а как я его могла бы спустить? - Взять за одну руку и ногу и просто сбросить на пол. - Сбросить?! - Конечно, у тебя нет времени ни на поиски помощника, ни на аккуратный спуск. Да и хуже чем есть, ты все равно не сделаешь. - Да уж, хуже некуда, - Танечка засмеялась. - А все-таки как здорово, что ты его оживил! - Конечно. –Дорофеев, - снова развернулся назад к окошку в салоне Рафика, - Но его жена меня поразила. На головную боль, температуру высокую, и прочее вызывают, не сомневаются, а на тяжелейшее состояние, будет стоять и ждать нас, вместо того, чтобы вызвать бригаду. Но на будущее, я тебя прошу, на вызове с родственниками и больными этих тем не обсуждай. Понятно? -Танечка кивнула. Раф въезжал во двор подстанции. Выходя, Володя подал Танечке руку, чем смутил бедную девушку окончательно. В кухне, наливая по кружкам холодный квас, он сказал: - По закону парных случаев, нас ждет еще один такой же вызов. Танечка удивилась: - Ты это серьезно? - Вполне. Хотя, мы кажется уже второй раз попадаем с тобой в неожиданную стуацию?